Здесь ненависть становится частью моей жизни. Массивные бетонные стены и прочные стальные двери максимальной безопасности держат меня уже слишком долго. Каждая секунда моего существования в этих мрачных коридорах — это справедливость, которую я заслужил. Но это не делает это место менее ужасным.

Комната, где я провожу время, напоминает холодный склеп. Единственное постельное принадлежит — это бетонная койка без подушки и ужасный запах санитарного бачка. Одежда царапает кожу, а стены с болезненным зеленоватым оттенком отражают мерцающий свет ламп. Дверь, окрашенная в тот же цвет, что и пол, кажется сделанной из свинца — может, если много раз слизать, смогу убить enough мозговых клеток, чтобы забыть, что я здесь?

Мой единственный источник утешения — это блокнот и карандаш. Доступ к ним я заработал долгими годами хорошего поведения. Карандаш тупой, без ластика, как те, что используют гольфисты. Разрешают пользоваться четыре часа в день — после завтрака и до обеда. Если странички порвешь или карандаш сломается — завтра без удовольствия писать не о чем. Но это лучше, чем полное отсутствие развлечений.

Да, я заслуживаю всего этого. Каждую секунду здесь я понимаю, что это ад. Но факт остается фактом — я убийца.

Точных подсчетов нет, но я точно убил двадцать человек. Это ключевой номер для меня — чисто и ровно. 20. Два и ноль. Двадцать. Четные числа — мое спокойствие. 21 было бы ужасно, 15 приемлемо, но двадцать — идеально. Иногда во время шопинга я брал продукты таким образом, чтобы общее число было кратно пяти. Но убийства были другим делом.

Проблема была в зуде между числами. От 1 до 4 и от 6 до 9 мое сознание страдало. Пятки были терпимы, десятки — идеальны. Но 20 всегда привлекал внимание. Возможно, именно это и привело к моему аресту. Но нужно было почесать этот зуд. Это чувство напоминало жажду вампиров из старых ужасов — боль, которую невозможно утолить.

Мое привыкание к четным числам началось еще в детстве. Даже возраст — 40. Мне нужно было дожить до полных четырех десятков. Без четных чисел я чувствовал себя неуверенно. Это было нечто большее, чем просто привычка — это была потребность.

Первое убийство произошло, когда мне было двенадцать. Я шел домой через лес, где редко хаживали дети. Там я наткнулся на мужчину, раненного в аварии. Он уже искал конец, но я ускорил его приход. Это было просто. Никакого чувства вины — только острые ощущения. Тот человек так и не попался. Горы северных районов обеспечивали мне укрытие.

Постепенно это усилилось. Я учился скрывать свою истинную сущность. Кажется, в этом я был мастером. Я выглядел нормально — старался помочь всем, улыбался, говорил вежливо. А между тем я собирал осколки своих жертв. Моя сеть перевозок давала мне свободу передвижения. Я был хозяином — и этим пользовался.

Мне ненавидят всех. Но особенно тех, кто не похож на меня. Это не про расы — это про слабость. Я использую их доверчивость, их необходимость верить в добро. Как блохи на шее у слепца.

Арест произошел в. Я ехал по заднему маршруту, когда наткнулся на женщину вBroken-downа. Она выглядела слабой и неопытной. Я пригласил ее в машину — и взял ее как последний номер в цепочке. Это должно было положить конец. Но все пошло не так.

Полицейский остановил меня. Первый раз за долгое время сомнений. Он знал мое имя. Без лишних слов он схватил меня. Вскоре все изменилось — оружие, кровь, его собственные ошибки. Это была техническая ошибка — и она изменила все.

Суды были бесконечными. Я рассказал все — но все равно получил 1001 пожизненный срок. Не за то, чтобы отомстить, а чтобы напомнить каждому, что некоторые преступления не имеют искупления.

Сегодня я пишу это как последнее предупреждение тем, кто думает, что может избежать последствий. Жизнь за жизнь — это не то, о чем можно договориться. Здесь нет выхода.

1001 пожизненный срок. 1000 еще впереди. И все это время — я буду помнить, как двадцать — чистое и ровное.

Больше нечего сказать.