Моя мать, 71 года, с детства демонстрирует крайнюю эмоциональную зависимость от одобрения. Её реакции на повседневные события искажаются через призму собственных потребностей. Она неиссякаемо перечисляет свои заслуги передо мной, даже когда речь о бытовых делах — приготовлении ужина или уходе за детьми. При этом её благодарность требует постоянного ритуала: одно «спасибо» — как мазок маслом, нуждающийся в повторении.

Особую проблему представляют её привычки сопровождать подарки диалогами вроде: «Замечаете ли вы, какой отличный гирляндой я украсила ваш дом?» Это напоминает манипулятивную технику, где комментарии о вещах превращаются в инструмент для выжидания внимания. Даже сейчас, после моего возражения, она иногда возвращается к этим фразам, словно тестируя границы.

Словарь её высказываний зловеще точен: «ваши родители» при упоминании свекрови, «работа» вместо «присмотр за ребёнком». Эти выборы слов создают сознательные разрывы в отношениях, подчеркивая её изолированность. Её страх перед критикой зашкаливает — эмоциональные вспышки сменяются после нескольких часов преисполненным самокопанием, но последующие изменения поведения так и не случаются.

Контроль проявляется в несерьёзных сценариях: когда мой пятилетний сын отказывается от её «активностей», она впадает в панику. Её страсть к планированию напоминает параноидальные сценарии — бесконечные «планы Б, В и Г» для незначительных ситуаций. Но настоящая опасность видится в её отношениях с детьми. Она зависает от их ласки, но разрушается при первом же непослушании, оправляясь через ложные извинения.

Эмоциональный интеллект её ограничен рамками: вопросы о моей работе — это формальные «проверки», не требующие диалога. Даже сейчас, когда я попыталась заговорить о чём-то лёгком, она отвернулась, чтобы убраться в доме. В прошлом её «рассказы» о сексе с отцом или надежды стать подругами с матерью выглядят как попытки переписать границы личного пространства.

Последняя ссора после слёзного выступления перед ребёнком показала: её терпение ломается на мелочах. Когда я предложила терапию, она ответила стандартным «возможно». Вопрос остаётся без ответа: где кончается эмоциональная несовершеннолетность, а начинается скрытый нарциссизм?